Тока пожалуйста пусть это будут Раммы с Мэноварами, а не то что в мюзиклах щас

Представила корейского Ларсона. Твою ж мать

большой цитат

Вы боитесь меня. Вы не станете это отрицать. Если бы я схватил вас за горло, вот так, – его рука была уже у моего горла, и у меня захватило от страха дыхание, – и начал бы выжимать из вас жизнь, вот так и так, то ваш инстинкт бессмертия очень слабо замерцал бы в вас, а инстинкт жизни, рвущийся к бытию, вспыхнул бы, и вы стали бы бороться, чтобы только спастись. А! Я уже вижу страх смерти в ваших глазах. Вот вы уже бьете по воздуху руками. Вы напрягаете всю свою крохотную силу, чтобы бороться за свою жизнь. Ваша рука поднимается, язык высовывается, лицо темнеет, и глаза теряют свой блеск. Жить! Жить! – кричите вы, и своим криком вы молите о жизни сейчас, здесь, а не за гробом. Вы теперь сомневаетесь в своем бессмертии? А?! Ха-ха! Вы уже не уверены в нем. А рисковать вам не хочется. Вы уверены в реальности только этой жизни. А в глазах у вас все темнеет и темнеет. Это мрак смерти, прекращение существования, чувства, движения. Он сгущается вокруг вас, опускается на вас, растет вокруг вас. Ваши глаза останавливаются. Теперь они уже остекленели. Мой голос доносится до вас слабо и точно издалека. Вы уже не видите моего лица. Но все еще боретесь под моей рукой. Брыкаетесь. Тело у вас извивается, как у змеи. Грудь содрогается, вы задыхаетесь. Жить! Жить! Жить!..

Больше я уже ничего не мог слышать – мое сознание погрузилось в тот мрак, который он так образно описал, и, когда я пришел в себя, я лежал на полу, в то время как он курил сигару и задумчиво посматривал на меня, со знакомым мне огоньком любопытства в глазах.

– Ну, убедил ли я вас? – спросил он. – Вот выпейте-ка этого. Я хочу вас кое о чем спросить еще.

Лежа на полу, я отрицательно покачал головой.

– Ваши аргументы… слишком насильственны, – с трудом проговорил я и почувствовал вдруг сильную боль в горле.

– Через полчаса все пройдет, – уверил он меня. – И я обещаю, что больше не буду применять к вам физического воздействия для доказательства. Ну, вставайте же! Вы ведь можете сесть на стул!

И я – игрушка в руках этого чудовища – должен был снова принять участие в разговоре об Омаре и Экклезиасте, и мы просидели до полуночи и все говорили и говорили.

Уфти-уфти, сцена попытки убийства Волка:

читать дальшеЛарсен вынул лампу из ее качающейся оправы и подал мне. Свой обход он начал с первой койки по правому борту. Наверху лежал канак, красавец матрос, которого товарищи называли Уфти-Уфти. Он спал, лежа на спине, и дышал тихо, как женщина. Одну руку он подложил под голову, другая покоилась поверх одеяла. Волк Ларсен взял его за руку и начал считать пульс. Это разбудило матроса. Он проснулся так же спокойно, как спал, и даже не
пошевельнулся при этом. Он только широко открыл свои огромные черные глаза и, не мигая, уставился на нас. Волк Ларсен приложил палец к губам, требуя молчания, и глаза снова закрылись.

(матросы напали на Волка всей толпой, но тому удалось вырваться из кубрика и уйти)

Послышался шорох, чирканье спички, потом тускло вспыхнула коптящая лампа, и при ее неверном свете босоногие матросы принялись обследовать свои ушибы и раны. Уфти-Уфти завладел пальцем Парсонса, сильно дернул его и вправил сустав. В то же время я заметил, что у самого канака суставы пальцев разбиты в кровь. Он показывал их всем, скаля свои великолепные белые зубы, и
хвалился, что своротил скулу Волку Ларсену.
-- Так это ты, черное пугало, постарался? -- воинственно вскричал Келли, американец ирландского происхождения, бывший грузчик, первый раз
выходивший в море и состоявший гребцом при Керфуте.
Он выплюнул выбитые зубы и с перекощенным от бешенства лицом двинулся на Уфти-Уфти. Канак отпрыгнул к своей койке и выхватил длинный нож.
-- А, брось! Надоел! -- вмешался Лич. Очевидно, при всей своей молодости и неопытности он был коноводом в кубрике. -- Ступай прочь, Келли,
оставь Уфти в покое! Как, черт подери, мог он узнать тебя в темноте?
Келли нехотя повиновался, а Уфти-Уфти благодарно сверкнул своими белыми зубами. Он был красив. В линиях его фигуры была какая-то женственная
мягкость, а большие глаза смотрели мечтательно, что странно противоречило его репутации драчуна и забияки.
-- Как ему удалось уйти? -- спросил Джонсон.


И ещё ооочень кинковый кусок с капитаном после

читать дальшеЯ нашел Волка Ларсена в его каюте. Обнаженный, весь в крови, он ждал меня и приветствовал обычной иронической усмешкой:
-- Приступайте к работе, доктор! По-видимому, в этом плавании вам предстоит обширная практика. Не знаю, как "Призрак" обошелся бы без вас.
Будь я способен на столь благородные чувства, я бы сказал, что его хозяин глубоко вам признателен.
Я уже был хорошо знаком с нашей нехитрой судовой аптечкой и, пока кипятилась на печке вода, стал приготовлять все нужное для перевязок. Ларсен
тем временем, смеясь и болтая, расхаживал по каюте и хладнокровно рассматривал свои раны. Я впервые увидел его обнаженным и был поражен. Культ
тела никогда не был моей слабостью, но я обладал все же достаточным художественным чутьем, чтобы оценить великолепие этого тела.
Должен признаться, что я был зачарован совершенством этих линий, этой, я бы сказал, свирепой красотой. Я видел матросов на баке. Многие из них
поражали своими могучими мускулами, но у всех имелся какойнибудь недостаток: одна часть тела была слишком сильно развита, другая слишком слабо, или же какое-нибудь искривление нарушало симметрию: у одних были слишком длинные
ноги, у других -- слишком короткие; одних портила излишняя жилистость. Других -- костлявость. Только Уфти-Уфти отличался безупречным сложением, однако в красоте его было что-то женственное.
Но Волк Ларсен являлся воплощением мужественности и сложен был почти как бог. Когда он ходил или поднимал руки, мощные мускулы напрягались и
играли под атласной кожей. Я забыл сказать, что бронзовым загаром были покрыты только его лицо и шея. Кожа у него была белой, как у женщины, что
напомнило мне о его скандинавском происхождении. Когда он поднял руку, чтобы
пощупать рану на голове, бицепсы, как живые, заходили под этим белым покровом. Эти самые бицепсы на моих глазах наносили столько страшных ударов и не так давно чуть не отправили меня на тот свет. Я не мог оторвать от Ларсена глаз и стоял, как пригвожденный к месту. Бинт выпал у меня из рук и,
разматываясь, покатился по полу.
Капитан заметил, что я смотрю на него.
-- Бог хорошо слепил вас, -- сказал я.
-- Вы находите? -- отозвался он. -- Я сам так считаю и часто думаю, к чему это?
-- Предназначение... -- начал было я.
-- Приспособленность! -- прервал он меня. -- Все в этом теле приспособлено для дела. Эти мускулы созданы для того, чтобы хватать и рвать, уничтожать все живое, что станет на моем пути. Но подумали ли вы о других
живых существах? У них тоже как-никак есть мускулы, также предназначенные для того, чтобы хватать, рвать, уничтожать. И когда они становятся на моем
жизненном пути, я хватаю лучше их, рву лучше, уничтожаю лучше. В чем же тут предназначение? Приспособленность -- больше ничего.
-- Это некрасиво, -- возразил я.
-- Вы хотите сказать, что жизнь некрасива? -- улыбнулся он. -- Однако вы говорите, что я неплохо сложен. А теперь поглядите.
Он широко расставил ноги, будто прирос к полу, вцепившись в него пальцами, как когтями. Узлы, клубки, бугры мускулов забегали под кожей.
-- Пощупайте! -- приказал он.
Мускулы были тверды, как сталь, и я заметил, что все тело у него подобралось и напряглось. Мускулы мягко округлились на бедрах, на спине, вдоль плеч. Он слегка приподнял руки, мышцы сократились, пальцы согнулись,
напоминая когти. Даже глаза изменили выражение -- в них появились настороженность, расчет и хищный огонек.
-- Устойчивость, равновесие, -- сказал он и, вмиг расслабив мышцы, принял более спокойную позу. -- Ноги для того, чтобы упираться в землю, а
руки, зубы и ногти, чтобы бороться и убивать, стараясь не быть убитым. Предназначение? Приспособленность -- самое верное слово.
Я не спорил. Предо мной был организм хищника, первобытного хищника, и это произвело на меня столь сильное впечатление, как если бы я увидел машины
огромного броненосца или трансатлантического парохода.
Вспоминая жестокую схватку в кубрике, я дивился тому, как это Ларсену удалось так легко отделаться.


Напиши кто такое сейчас, заплевали бы "фу, Марти Сью!"
Хорошо, что Лондон этого не слышал и дрочил в своих текстах как хотел)))